Алексей Учитель: "Хороший сценарий – залог успеха фильма!"

Недалеко от его городка стоит неприметный деревянный столбик, на котором две стрелки: «Европа» и «Азия». Часто он с друзьями собирал ягоды или грибы неподалеку. Можно было встать в Азии и пописать в Европу или наоборот. Возможно, это стало причиной раздвоения личности художника.

Из детства помнит высокий снег, ледяные узоры на окнах, холодный крашенный суриком пол, бесконечно шумящий завод, пар изо рта, людей в шапках и валенках. Снег часто бывал черным от копоти труб.

Много читал Бажова, советскую фантастику, журнал «Знание-сила». Ходил каждую неделю с авоськой в библиотеку.

Сразу после школы уехал в Москву, поступил учиться в 1-й медицинский институт им. А.М.Сеченова (ныне Медицинская академия).

Помнит первые впечатления о Москве: запах цветущих лип и голос Дина Рида из открытых окон огромных домов.

Учеба в медицинском (1970-1979) давалась с трудом. Параллельно рисовал, сочинял стихи, много читал. После окончания института один год работал врачом-гастроэнтерологом. С 1982 года нигде не работал. Иллюстрировал книги, в 1985 году по рекомендации Игоря Макаревича был принят в Союз художников.

Имеет склонность к анатомическим атласам, учебникам по медицине, анатомическим музеям. Хранит белые халаты. Собирает медицинский инструментарий. Представляет свою память в образе разъятого тела, внутри которого - заснеженный уральский лес.

Считает, что мифологизация бытия – основной закон художественного творчества. Почувствовать себя персонажем своей удивительной жизни – значит стать художником здесь и сейчас. Биография – прямой повод для создания произведений. Искренность – главный метод художника, ВСЁ в нашей жизни достойно отклика и волнения души живущего.

Если в темном переулке тебя спросят: «Искусство или жизнь?» - выбери жизнь, отдай искусство. Лучше быть живым человеком, чем мертвым художником. Отрывок из «Анамнеза вите» Леонида Тишкова.

 

Я врач по образованию и, кроме того, карикатурист, лауреат международных конкурсов.

В искусстве я начинал как концептуальный художник, работал с разными московскими галереями, но меня всегда привлекал мой собственный проект, мои собственные истории. Я пишу и издаю книги и сам их иллюстрирую - это то, что называется аrtist’s book (авторская книга). Я, вообще, сочинитель, пишу поэзию, пьесы для театра, занимаюсь видео и документальным кино.

Авторская книжка делается для того, чтобы поразить, удивить и чтобы кто-то захотел купить ее для своей библиотеки или коллекции. Не обязательно, чтобы тираж был сразу продан, этих книг единицы, и со временем они дорожают. В свое время отдел редкой книги Британской библиотеки закупил целую серию моих работ.

Все персонажи моих книг вымышленные, а в некоторых проектах есть обаяние бессмысленности. Несколько лет назад в издательстве «ИМА-пресс» я выпустил книгу “Железный дровосек” на цинковых листах, из которого делали клише для высокой печати. В выходных данных стояло: “Леонид Тишков. Железный дровосек. Конструктор книги – Дмитрий Гнатюк.

Книга изготовлена в количестве 2-х экземпляров на типографском цинке. 1994 г.”. Листаем: “Когда умер железный дровосек мы пришли подвергнуть его тело вскрытию и узнали ,что его лицо, тело, грудь и правая рука были из железа. Что его живот, пупок, печень и правая нога были из железа. После вскрытия черепа мы увидели, что мозг его и половой член были крепки, как сталь. Но когда мы открыли грудь, то увидели сердце. Из мягкого теплого бархата. Оно тихо лежало внутри железной груди и казалось еще живым. А вот он какой - железный дровосек! Говорил всем, что весь из железа, а сам… После этого мы положили сердце его обратно и собрали железные части его тела, зашили железной проволокой и ушли”. Такая книга-образ.

Мне кажется, искусство концептуализма исчезло, потому что потеряло свою изобразительную привлекательность. К концу ХХ века поняли, что нельзя строить искусство на одних концепциях, и тогда пошло в ход все, что предложил постмодернизм – живопись, слово, скульптура, объект. Но многие художники уже пришли с концептуальным опытом, и поэтому они вкладывают какую-то идею, а потом она превращается в форму изобразительного искусства. Это относится и к «Книге художника» – ее можно сделать в виде объекта огромного размера или с видеокассетой. Например, одна из моих книг сопровождается видео о том, как на крыше моей мастерской мы рисовали “Картины ветра”.

Часто путают актуальность и иронию, деконструкцию и современное искусство.

Один из моих старых проектов назывался «Даблоиды». Это текстильные объекты, такие странные ноги с красной головкой, которые уже объездили весь мир. «Даблоиды» – от слова «двойственный» - это существа нашего сознания, ментальный багаж, все, чем нас загружают в течение нашей жизни - в школе, родители, партийные дела, национальность. Но это относилось к искусству прошлого XX века, а в этот век я пришел с другой идеей - мир прекрасен. Он не только смешон, страшен и требует какой-то переделки, но еще и восхищения, потому что он единственный и удивительный.

В Лондоне показывалась серия фотографий «Частная Луна», которую мы сделали с моим соавтором фотографом Борисом Бендиковым. Это ручная работа, дорогая и сложная съемка, не компьютерная графика или фотомонтаж. Мы брали луну (сделанный мною светящийся двухметровый объект в форме Луны), генератор и ассистентов, выезжали в лес и снимали. А идея очень простая: это - наш лес, а это - Чертаново, это - мостик, но не в Японии, а здесь, у нас. Художник (он же идеалист) - почти Бог, он создает новые миры вокруг себя. Почему бы ему не взять Луну с неба, не показать ее, не пожить с ней, не покатать ее на санках?

Тема Луны – очень вечная, потому что это один из самых старых архитипов, который всегда привлекал человека. Луна – это повод, чтобы рассказать о том, что она освещает. Все проникнуто светом, я его назвал НЕО-нОвый свет, это не неОновый свет, и мы на этот свет можем смотреть открытыми глазами, глазами ребенка, не пораженными вирусом телевидения, штампа. Как можно без штампа снова посмотреть на Луну?

Если вы откроете «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя, вы будете потрясены его слогом, его фантазией, и увидите, как это современно. Говорить, что что-то сейчас неактуально - это ошибка, потому что актуально то, что тебя трогает, то, что идет от сердца к сердцу, и искусство (от слова «искушать») - это значит вовлекать в игру поэзию. Мне кажется, то искусство хорошо, которое полно любовью. Если оно наполнено любовью к тому, что ты изображаешь, то это передастся и зрителю, и он откликнется и тоже полюбит, а все остальное - это просто некоторые экзерсисы, которые пытаются разрушить эстетические представления. Но в этой эстетике существует еще этический компонент. В начале нового века мы возвращаемся к исконным вещам, к поэзии.

Давайте называть это течение неоромантизмом, попыткой обратить внимание на тонкий мир. Мир разнообразен, и о нем можно рассказать и смешно, и брутально. На лондонскую выставку меня пригласили, чтобы показать, что русские художники – это не только клоуны с синими носами, которые подшучивают, бегают голыми и кусаются, а существует поэтическая русская душа, и я один из художников, который говорит поэзией. В кино в похожей традиции работает Александр Сокуров.

Кроме Лондона, серия «Частная Луна» показывалась в фотомузее в Антверпене на фестивале фотографии «Европал». Там нашу фотографию напечатали на обложке каталога, и она оказались «лицом» России. То есть, именно эта поэтичная, глубоко метафорическая вещь и стала титульной фотографией русского искусства за последние пять лет…

Мне хочется показать то, чего я не видел в искусстве. Я полон разных образов и удивительных историй и я должен их изобразить. А что делают коллеги, меня интересует, но не захватывает целиком, потому что искусство - это принадлежность одного человека, одной души, а все остальное - это уже бизнес, галерейные истории. В искусстве всегда есть место любому художнику, потому что все, что принадлежит духу, не имеет места обитания, оно везде.

На Урале и в Сибири есть такая традиция – когда старая одежда совсем ветшает, ее рвут на ленты и вяжут коврики. Каждый коврик в домах на Урале хранит память об ушедших людях, как лазерный диск, на котором записаны их голоса и лица.

И вот, я попросил маму, чтобы она связала костюм из одежды нашей родни. Я назвал этот костюм Вязаником. Вязаник хранит тепло людей моей деревни, овеществляя память. Ветхий покров семьи изорван на “махорики”, ленты, сшитые в бесконечные клубочки, подобные клубку, за которым следует герой русских сказок.

Так получилось новое мифическое существо — вязаный человек, вставший в ряд древних сюрреалистических типов, таких как домовой и банник. Примеривая на себя Вязаник, ты становишься безымянным, обретаешь бессмертие.

Я, как художник, оставляю за собой право мыслить романтическими идеалами, а зрители, т.е. окружающий мир, могут со мной не соглашаться, задаваясь вопросом: "Как же можно говорить об этом сейчас, когда мир находится в катастрофическом состоянии, постоянной дисгармонии, постиндустриальном хаосе, перенаселении и прочее?"

Но быть идеалистичным в искусстве сейчас более конструктивно, чем иронизировать в галереях, подвергать "ревизии" медиа и политику. В современном искусстве это стало расхожим местом, приобрело статус "отдушины" для обывателя, тем самым отвлекая его от серьезности происходящего.