Олег Доу: «Фотография навязывает несвойственные человеку образы и роли»
Олег Доу - псевдоним художника и фотографа Олега Дурягина.
Родился в 1983 году в Москве. Окончил Московский институт стали и сплавов по специальности «программирование в экономике» (2006).
Персональные выставки в Le Simoun Gallery, Париж (2006), MOMO & CO Gallery, Париж, Small&Co Gallery. Париж, Duncan Miller Gallery, Лос-Анджелес, Espace Art 22, Brussels (2007), Interalia Gallery, Сеул (2009), RTR Gallery, Париж (2010), Senda Gallery, Барселона (2011) и др.
Премии: International Photography Awards (Nuns, 1-е место в категории Special, Naked Faces, 2-е место в категории Special, 2007; Toystory, 1-е место в категории Fine Arts, 2008). International Color Awards (проект Paper&Paints, 1-е место в категории Fine Art, 2007; проект Tears, 1-е место в категории Fine Art, 2009). Номинант премии Кандинского в номинации «Молодой художник. Проект года» (проект Naked Faces, 2007).
Официальный сайт: www.olegdou.com
Директор Мультимедиа Арт Музея ОЛЬГА СВИБЛОВА побеседовала с художником ОЛЕГОМ ДОУ о детских страхах, виртуальном мире и новых невербальных языках.
Ольга Свиблова: Олег, думаю, что справедливо будет начать с общего вопроса. Как у вас все начиналось, как вы стали художником?
Олег Доу: Уже в семь лет я знал, что буду художником. Моя мама художник, я часто наблюдал за ней в студии, где она работала со своими друзьями. Я сравнивал свои работы с работами этих взрослых художников. И это сравнение было, естественно, не в мою пользу. Ситуацию усугублял младший брат, который рисовал гораздо лучше меня. Это заставляло бесконечно работать над собой.
В результате я рисовал лучше всех в классе, но этого было недостаточно. Помню чувство неполноценности, которое я часто испытывал. Никогда не был доволен качеством, меня раздражали кривые линии, штриховка карандаша. Самым ужасным было несовершенство материалов, мне не удавалось добиться идеально ровных цветов и поверхностей. Я не мог полностью контролировать процесс, мешали законы физического мира, живые текстуры.
На выставке «Чужое лицо» Олег Доу экспонирует архивные фотографии самого себя в детстве — в 1980-е годы
В 13 лет у меня появился компьютер, который стал для меня настоящим спасением. На экране монитора удалось добиться тех «эфирных», невесомых поверхностей о которых я столько размышлял. Моя увлеченность компьютером продолжалась и в институте, я работал дизайнером, но это быстро наскучило. Хотя опыт был интересным. Ну а дальше все просто: мне нужны были фотографии для работы, я купил камеру, начал что-то делать и практически сразу начались выставки, появились галереи.
О.С.: Тут можно провести параллели с первыми фотографическими опытами Родченко, который начинал с работы дизайнером для «Фотоглаза» и множества других журналов. Для своей знаменитой первой серии фотомонтажей для иллюстраций поэмы «Люблю» Владимира Маяковского он использует чужие фотографии. После чего Родченко понимает, что ему для работы нужны свои фотографии, и берет в руки камеру. Можно сказать, что у вас подобный путь?
О.Д.: Ольга, мне, безусловно, льстит такое сравнение. По форме получается похожая история. Хотя, конечно, у нас с Родченко разные пути. Родченко интересовала реальность, я же к ней совершенно равнодушен. Единственное, что нас объединяет, — это отношение к фотографии как к материалу для дальнейшей работы. Кстати, в классической фотографии снимок становится конечным результатом работы фотографа, для меня же снимок — только самое ее начало. Поэтому я предпочитаю говорить о себе не как о фотографе, а как о художнике, а о фотографии как о медиа.
Олег Доу. Маска 2. 2011. Цветная фотография, пластификация. Courtesy автор
О.С.: Мне интересно, как появился тот Олег Доу, которого мы все знаем. Как родилась ваша первая серия портретов, которая высветила глаза, но спрятала от зрителя все остальное?
О.Д.: У нас дома были альбомы с классической живописью. Я любил их рассматривать, особенно мне нравились печальные, безбровые, бледные средневековые портреты. Кажется, что персонажи этих картин мертвые, на их лицах нет даже тени эмоции. Подобное меня всегда сильно вдохновляло, к этим образам я всегда стремился.
У меня была подруга, которая похожа на персонажа с такой картины. Когда у меня появилась камера, я решил сделать ее портрет. У этой девушки была неидеальная кожа, которую пришлось отретушировать на компьютере. Я не владел правильной техникой и сильно перестарался. Это было ошибкой, которая привела к интересным результатам. Я начал экспериментировать с этим приемом, что, в конечном счете, и привело к тому, что он стал ассоциироваться с моим именем.
О.С.: Олег, я слежу за вашей работой уже несколько лет, вижу, как вы эволюционируете. И так же точно эволюционирует мое восприятие. Сначала мне казалось, что ваши произведения работают только с поверхностью. Но постепенно, следя за вашими проектами, я поняла, что за этой поверхностью есть жизнь, а поверхность — это защита, которая оберегает то, что внутри.
Алонсо Кано. Видение Святого Бернарда Клервосского. 1657—1660. Холст, масло. Музей Прадо, Мадрид
Я помню тот день, когда я была еще подростком и вдруг почувствовала, что невидимая «стеклянная стена», защищающая меня от реальности, разбилась, и я поняла, что беззащитна. Вот в ваших работах есть эта твердая, но хрупкая поверхность-преграда, через которую невозможно пройти. Когда мы обсуждаем искусство, мы часто говорим, что автор хочет открыть зрителю некое содержание. А в ваших первых сериях я чувствовала, что вы скорее пытались закрыть, спрятать что-то от зрителя, а не открыть. Когда я их увидела, у меня возникло ощущение диссонанса. Вы создали пугающие, но одновременно манящие и интригующие образы…
О.Д.: Я довольно часто слышу мнение, что в моих работах есть некая преграда, которую я ставлю между работой и зрителем. Мне нравятся герметичные образы, самодостаточные. В новой серии параллельно с большими работами я выставляю детские портреты самого себя, сделанные из семейных снимков. Но и тут, хотя я показываю крайне личные вещи, они отделены от зрителя преградой. Образы личные, детские, но они не милые, скорее пугающие: зритель не сможет, да и не захочет к ним прикоснуться. Это детство, полное пугающих клоунов и чудовищ под кроватью.
На выставке «Чужое лицо» Олег Доу экспонирует архивные фотографии самого себя в детстве — в 1980-е годы
О.С.: В этом проекте вы играете со своим собственным изображением и сами становитесь моделью для фотографии. Почему для вас важны именно детские фотографии, не чужие, как в некоторых ваших проектах, а ваши собственные?
О.Д.: В детстве я очень боялся фотографироваться, и часто сам процесс превращался в настоящее испытание. Никогда не нравилась постановочная съемка и то, что заставляли улыбаться, когда этого совсем не хотелось. Помню одну из таких съемок в детском саду. Мне было совсем не весело, на самих съемках была неприятная атмосфера. Мне дали страшную игрушку и заставили улыбаться. В итоге игрушку забрали, чтобы дать следующему по очереди, а на отпечатанном снимке получилась совсем не улыбка, а неестественное ее подобие.
На снимках я себе не нравился. В какой-то момент я просто перестал улыбаться. И даже до сих пор стараюсь не улыбаться на фотографиях. Тогда меня еще очень расстраивало, что другие дети на снимках получались счастливыми, и только я один выглядел недовольным и несчастным. Может быть, поэтому я и стал фотографом — это гарантирует, что я не попаду в объектив.
На выставке «Чужое лицо» Олег Доу экспонирует архивные фотографии самого себя в детстве — в 1980-е годы
О.С: Это интересно, ведь получается, что вы сами пытались спрятаться от камер. Необычная фобия для фотографа. Американские аборигены испытывали сильный мистический страх, когда видели свое изображение на фотографиях. Как я понимаю, вас пугает не столько собственное изображение, сколько соучастие в процессе, где вы должны играть какую-то роль?
О.Д.: Да, во многом меня пугает, что фотография навязывает несвойственные человеку образы и роли. Возможно, поэтому я гораздо лучше отношусь к кадрам, где я не знаю, что меня снимают. При этом когда выступаю в роли фотографа, для меня крайне важен полный контроль над моделью. Это прозвучит довольно странно, но модель меня интересует только как оболочка. Более того, модель работает моим зеркалом, повторяя за мной выражения моего лица. То есть в какой-то мере все мои работы являются моими автопортретами. Часто возникает ситуация, что я мучаю модель, точно так же, как взрослые фотографы мучили меня в детстве. Когда я снимаю детей, мне за это стыдно. Есть в этом что-то от энтомологии.
Олег Доу. Ромбы 2. 2011. Цветная фотография, пластификация. Courtesy автор
О.С.: Но ведь ваши дети не плачут, так что все не так уж и страшно. В жизни должен быть и такой опыт, опыт позирования в темной студии, а не только опыт разглядывания прекрасных бабочек; иногда нужно и самому почувствовать себя такой бабочкой, попавшейся коллекционеру. Я все же хочу вернуться к вашему личному опыту. По всей видимости, у вас есть какое-то ощущение своего естественного положения в мире, которое эта ситуация неестественности позирования нарушает.
О.Д.: Многие из нас очень болезненно воспринимают свое изображение на фотографиях именно потому, что оно расходится с нашими собственными представлениями. Но я не воспринимаю фотографию как то, что фиксирует объективную реальность. Я, например, сейчас не испытываю никакой связи со своими детскими портретами, они отдалены от меня; возможно, именно поэтому я совершенно спокойно провожу над ними манипуляции.
На выставке «Чужое лицо» Олег Доу экспонирует архивные фотографии самого себя в детстве — в 1980-е годы
О.С.: Мы сейчас с вами затронули проблему, понятную и знакомую каждому из тех, кто когда-либо видел себя на фотографии. Когда ты боишься видеть фотографии и тебе кажется, что фотография к тебе не имеет никакого отношения. Есть люди фотогеничные и нефотогеничные, но я думаю, что восприятие собственного образа не зависит от того, хорошо ты получаешься или нет. Оно зависит от наших отношений с нашим образом.
О.Д.: Тут мы можем вспомнить образы медийных персонажей, которые всегда ретушируются, всегда снимаются с определенных ракурсов. Я не понимаю, что это за отношения с собственным образом, когда это — улучшенная, измененная копия тебя. Меня волнуют такие образы, во многом я учусь у них. Хотелось бы, чтобы мои работы были максимально близки к кинематографу.
Олег Доу. Улыбка. 2011. Цветная фотография, пластификация. Courtesy автор
О.С.: Я впервые вижу, чтобы кто-то артикулировал и решал подобные проблемы через художественную практику, и это меня интригует и захватывает. Скажите, про какой кинематограф вы говорите и что вас в нем притягивает?
О.Д.: В двенадцать лет я увидел фильм «Церемония» Клода Шаброля, где гувернантка со своей подругой убивают семью богатых французов. Примерно тогда же я посмотрел сериал Ларса фон Триера «Королевство» и другой его фильм «Рассекая волны». На долгое время моим любимым фильмом стали «Забавные игры» Михаэля Ханеке. В тех фильмах, о которых я говорю, нет правил, и часто в конце сложно сделать вывод, иногда такой фильм оставляет грызущее вопросительное чувство. Собственно, недосказанная история — это то, что так манит меня в кинематографе.
Я люблю, когда в кадре, казалось бы, ничего не происходит, но ты физически ощущаешь присутствие. Так в своих работах я пытаюсь воссоздать что-то подобное. Мы видим только персонажа, но я пытаюсь захватить и вовлечь в работу и самого зрителя, в глаза которого смотрит этот персонаж. В итоге должна получиться маленькая история, у каждого своя персональная. Я создаю мир, который живет по своим правилам и в котором может оказаться так, что пластик лучше бумаги, а синтетика лучше природы.
Караваджо. Юдифь и Олоферн. 1599. Холст, масло. Галерея Барберини, Рим
О.С.: Я чувствую, о чем вы говорите. Ваши работы кажутся очень личными и, безусловно, вырастают из ощущений. Это ощущение или захватывает, и таким образом появляются фанаты, или отталкивает. По сути дела, равнодушных нет, и мнения о вашем творчестве сильно поляризованы. В ваших работах есть некое «мерцание» — мерцание между притягательностью и отторжением. Ваши герои пугают, и иногда хочется отвернуться, но сделать этого не можешь.
О.Д.: Тут можно снова вспомнить классическую живопись, ведь часто сюжет такой живописи вызывает противоречивые чувства. Бывают сюжеты, когда какие-то дети пытают кого-то или когда кого-то казнят — это страшные сюжеты. Мой любимый сюжет — «Млекопитательница», но не та, где мать кормит дитя, а та, где Мадонна с голой грудью кормит молящегося ей мужчину. В некотором смысле этот сюжет несколько выходит за наши представления о морали. Но при этом часто такие сюжеты завораживают своей красотой. Можно привести в пример Караваджо с его безумно-прекрасными полотнами.
Жан Фуке. Мадонна с младенцем. 1452. Дерево, масло. Королевский музей изящных искусств, Антверпен
Кстати, знаменитая мадонна Жана Фуке — прямая ссылка на мои работы.
Я всегда интересовался подобными вещами, теми, которые сочетали что-то крайне манящее и отталкивающее. Получается, что и в своих работах я стараюсь воссоздать подобный конфликт. Мне, кстати, бывает стыдно за то, что я делаю, но само ощущение стыда доставляет мне удовлетворение.
Чужое лицо. Кадр из одноименного фильма Хироси Тэсигахары. 1966. © Teshigahara Productions, Tokyo Eiga Co Ltd
О.С.: В вашей новой серии «Чужое лицо» на лицах персонажей появляются какие-то странные, похожие на пластырь или на бинты наслоения, а также довольно интригующие рисунки, напоминающие линии, которые хирург наносит перед операцией. Я не понимаю, что это такое, я не понимаю, находится ли это на коже ваших персонажей или, наоборот, вы сняли эту кожу, или это и есть кожа. Откуда у вас появился этот мотив?
О.Д.: Пару лет назад я посмотрел экранизацию романа Кобо Абэ «Чужое лицо», отсюда, собственно, и название последнего проекта. Главный герой вынужден прятать свое лицо за повязкой, поскольку оно сильно пострадало в огне. Однажды он получает возможность носить специальную маску, которая практически неотличима от живого лица. Но эта маска — слепок с лица совершенно другого человека. В итоге у главного героя происходят некие изменения в восприятии себя и своей личности. В фильме есть момент, где на забинтованном лице героя появляется рисунок мимических линий — это и вдохновило меня на работу.
Но «хирургические рисунки» меня интересовали с самого детства. В пять лет я увидел экранизацию романа Виктора Гюго «Человек, который смеется». Гуинплен — главный персонаж — был изуродован в детстве. Его лицо искаженно шрамами, идущими ото рта до ушей. Получается гримаса, напоминающая клоунскую улыбку. Еще у него была слепая подруга, которая воспринимала его не через этот пугающий образ. После фильма подобные «улыбки» стали появляться в моих рисунках и, кстати, на некоторых работах из прошлых проектов. Очень четко помню те тревожные чувства, которые вызывал у меня этот фильм в детстве.
Олег Доу. Улыбка 2. 2011. Цветная фотография, пластификация. Courtesy автор
О.С.: Получается, что в новом проекте вы примеряете эту «улыбку» на себя? Еще вы говорите о тревожных чувствах. Вы можете сказать, насколько это свойство присуще вам в вашей реальной жизни?
О.Д.: Я бы не сказал, что чувство тревоги сопровождает меня. Особенно в последние годы я ощущаю себя довольно гармонично. Но бывают моменты, когда я искусственным образом могу вызвать у себя негативные переживания, обычно по каким-то пустякам. Так вот, искажения, которые я вношу в свои детские портреты или в портреты взрослых моделей, в какой-то степени являются следствием этого. Причем я понимаю, что все довольно безопасно, поскольку происходит в виртуальном мире.
Олег Доу. Волосы. 2012. Цветная фотография, пластификация. Courtesy автор
О.С.: Мне дико интересно, что вы сказали про виртуальный мир. Потому что, мне кажется, это главный ключ к пониманию художника Олега Доу. Мне кажется, что то, что вы воспроизводите, — это самоощущение и язык этого нового поколения, которое сейчас уже в пять лет знает, что такое компьютер и интернет. Мне интересно, что будет с этим поколением, ведь оно проводит половину своей жизни перед экраном, и зачастую эта жизнь становится реальнее реальной. Вы выбрали камеру и компьютер в качестве своих инструментов и в конечном итоге вы снова и снова оказываетесь перед экраном. Получается, что можно спрятаться не только за камерой, но и за экраном. Вы можете сказать, что виртуальная реальность для вас комфортнее, чем реальная?
О.Д.: По моим ощущениям, все-таки я предпочитаю жить реальной жизнью. Хотя, как и многие из моих друзей, я не выпускаю телефон из рук. Мне кажется, это больше связано с тем ритмом жизни и скоростью обмена информации, которую задают новые технологии. С точки зрения моей работы виртуальность, конечно, для меня более комфортна. Возможно, это позволяет мне внутренне оправдать какие-то свои художественные жесты. Как, например, режиссер, проливающий море крови на экране, не будет переживать, что в его фильме погибло много невинных людей.
О.С.: Но я никогда не чувствовала и не чувствую ваших персонажей как персонажей с явно негативной коннотацией. В них всегда есть дуалистическое начало: непонятно, существует ли этот персонаж на самом деле или это призрак. Все ваши персонажи предельно одиноки. Это является очень сильным элементом гипнотизма, который ощущаешь, глядя на ваши работы.
О.Д.: За последние годы я несколько раз читал, смотрел фильм или видел художественный проект, посвященный проблеме одиночества человека в современном мире. Я очень самодостаточный человек и не испытываю подобных чувств, я спокойно могу пойти один в кино или даже уехать в маленькое путешествие. Но я лично знаю людей, которые страдают от подобных ситуаций.
Правда, есть одна вещь, которая меня очень пугает. Она немного странная: у меня нет и не может быть никаких прямых доказательств того, что существуют другие сознания, вне меня. В данный момент, я вполне допускаю, что передо мной сидит Ольга Свиблова, но мне сложно представить, что с вашей стороны вы точно также сейчас смотрите на меня. Что вы являетесь самостоятельной личностью.
О.С.: Историю искусств можно во многом проследить по изменениям изображения лица и рук. Движения рук наряду с мимикой являются для нас во многом знаковой системой, по которой мы ориентируемся. Мы учимся понимать этот мир с рождения, но сегодня мир существует и в другой реальности, в реальности нулей и единиц. Сейчас идет тотальная «визуализация» мира, и, открывая компьютер, ты попадаешь в бесконечный поток образов. По сути, сейчас идет какое-то очень быстрое переформатирование мира слов, который отступает под натиском мира образов. Это снова ставит вопрос о том, что мы знаем о себе и что мы знаем о других.
Я почти ничего не понимаю в компьютерах и мне пока сложно ориентироваться в подобных вещах. У меня есть давний приятель, один крупный американский ученый, который в этом году участвует в «Документе». Проблема, над которой он сейчас работает, связана с понятием социум-неврологии, когда с появлением социальных сетей мир приобретает некий коллективный разум и коллективную нервную систему. Год назад была проведена некая диагностика, которая определила эту систему как подобную нервной системе ребенка первой недели жизни, когда еще нет координации между руками, глазами, но тем не менее идет очень быстрый процесс обучения.
О.Д: Я думал о похожих вещах с точки зрения языков, ведь мы думаем не абстрактно, а на своем языке. Так вот, мне всегда было интересно, как тот или иной язык формирует наше миропонимание. Самыми загадочными для меня остаются китайцы и японцы. Ведь их система мышления отражает иероглифическую структуру языка.
Думаю, что-то похожее сейчас происходит в интернете. Сейчас все большее количество людей стали общаться посредством образов. Есть такая вещь как tumblr. Там вы смотрите dashboard — это бесконечная лента из изображений, которую вы можете модерировать, выбирая тех, чьи изображения попадают в эту ленту. Отдельно каждое изображение не несет ценности, но все вместе создают некий визуальный поток, который существует по определенным правилам.
Олег Доу. Глаза 2. 2012. Цветная фотография, пластификация. Courtesy автор
Поскольку каждый из пользователей формирует этот поток по принципу «нравится — не нравится», возникает некая ментальная связь. Это сложно объяснить, но иногда ты можешь предугадать, какого типа изображения скоро появятся в этой ленте, иногда лента что-то подсказывает. По сути, это коллективное бессознательное, которое из-за своей массовости начинает проявлять признаки интеллекта. Это, конечно, захватывает.
Интересно, что вы заговорили о руках. Сейчас я планирую сделать несколько работ с руками в свою следующую серию. Вы меня подтолкнули к пониманию моего сегодняшнего интереса к руками и жестам.
О.С.: Совершенно очевидно, что то, что нас держит в равновесии, — это старая система самопонимания и саморефлексии. Сегодня ломается даже она, потому что мы перестаем быть единицей в том понимании, в каком это было раньше. Мы волей или неволей живем с этим «экраном» и становимся частью этой системы, которая плохо коррелирует со старыми схемами. Сегодня перед нами стоит задача найти новый баланс при этом, возможно, болезненном переходе от языкового дискурса, к новому безъязыковому дискурсу.
О.Д.: Сейчас такие вещи развиваются очень быстро и, очевидно, не без урона для вербального. Но я не склонен драматизировать ситуацию, от слов в обозримом будущем отказаться у нас не получится. Более того, я почти уверен, что это даже в теории невозможно. В происходящем я вижу и много положительных моментов.
Художественная ситуация находится сейчас в тупике, мы снова и снова артикулируем одни и те же проблемы. Хочется верить, что тот язык, признаки зарождения которого сейчас можно увидеть в интернете, поможет выйти из этого тупика и откроет новые горизонты.
Источник: http://www.artguide.ru
